Собор (сборник) - Страница 115

115

— Это очень быстрый мир, я часто здесь отдыхаю, — объяснял он на одной из стоянок, на камышовом островке, свои умения и знания местных реалий. — После последней смерти я прожил здесь несколько десятков лет.

— Последней смерти…?

— А ты как думаешь? Даже через смерть нельзя освободиться из-под власти Аллаха. Твое «тело» исчезает — и ты просто-напросто воскресаешь в месте старта своего персонажа, целый и здоровый, с полным, предусмотренным в сценарии игры начальным снаряжением.

— То есть, вы не должны…

— …бояться? — Сантана передвинул полено поближе к средине костра и саркастически усмехнулся. — Во-первых, ты не в состоянии изменить свое стартовое место. Оно приписано персонажу, который ты выбрал, входя в слепачество, и даже Самурай ничего не может нахимичить в этом правиле. Впрочем, он бы и так этого не сделал, оно для него весьма полезно: ведь он уже захватил большинство миров, и множество его умерших врагов, воскресает на его территории, а вот уже оттуда выбраться тяжеловато. Я знаю, поскольку сам приписан к храму Акубы в Хастхеме, это в вертикали «Фэнтези Один ". Мне чудом удалось сбежать; Большой Лабиринт подземелий твердыни Самурая в Алгонтоте переполнен игроками, которые, не имея возможности совершить самоубийство, даже не имея возможности умереть с голоду или из-за того, что откусили язык, веками испытывают чудовищные муки от рук созданных Самураем животных-палачей. Во-вторых, даже если тебе посчастливилось воскреснуть в свободном мире, саму по себе смерть удовольствием никак не назовешь. Не знаю, каким чудом Самурай добрался до программ Аллаха, в любом случае — алгоритм смерти там. А что может знать компьютер о смерти? Оказывается, что все. Умирая, ты испытываешь все настолько же реально, как и вкус этой рыбы. В этом отрезке секунды между исчезновением и появлением наново в месте старта — в этом обломке секунды замкнута вся вселенная. Не знаю, как это описать. Ты ее пожираешь. Ассимилируешь. Это как бы наркотический осмос всяческого бита информации из памяти Аллаха в собственный разум. Только еще более страшен тот момент… момент, словно рубящий удар мечом — в котором прерывается пуповина, соединяющая тебя с системой; это самая настоящая смерть, более правдивой и не представить, во всяком случае, нам она такой кажется. И ты рождаешься на свет с криком, рождаешься безумным. Со временем это проходит, ты приходишь в себя, потихоньку восстанавливаешь психическое равновесие. Только с каждым разом это происходит все хуже. Эффект куммулируется. Я умирал четырехкратно. На нынешний момент, это очень среднее число смертей. Хотя, например, Самурай, не умирал еще ни разу. Люди, которые погибали уже раз десять-пятнадцать, сейчас превратились в живые трупы. Они сумасшедшие. Впрочем, норм здесь никаких нет. Особо впечатлительные не выдерживают уже даже первой смерти. Но я знаю одного такого Конана, который подыхал уже двадцать с лишним раз, но это его никак не трогает — тупица полная. А мне после четвертой смерти пришлось отдыхать здесь лет тридцать; это спокойный мир. Что самое главное — время здесь течет очень быстро, даже если провести в этих лесах полвека, то я не слишком отстаю от остальных.

Да, бывали такие дни, когда Сантана, хотя, практически, и непрошеный, начинал объяснять мне непонятные мне сложные зависимости существования Иррехааре в его нынешнем состоянии; правда, все эти объяснения были удивительно туманными и путаными. Сантана частенько прерывал их, после чего ожидал моей реакции. Я понял, что таким образом он проводит на мне тесты; видимо, он просто не мог сдержаться. Но чаще всего он молчал или же слишком коротко отвечал на наиболее дотошные мои расспросы, как будто бы опасаясь выдать какую-то тайну.

Эффект этой странной тактики Черного был таким, что, несмотря на проведенные с ним в здешней глуши несколько месяцев, я не смог вытянуть из него больше, чем пары ответов на самые общие вопросы и сотни уклончивых бормотаний, которыми он с трудом закрывал себе рот — Сантана, все же, любил поболтать.

Он до сих пор считал будто не верит мне и не щадил въедливых замечаний относительно предполагаемой моей амнезии — только по его взглядам и жестам я видел, что шпионом, грозным противником он меня уже не считает. После этого ему пришло в голову присвоить мне какое-нибудь имя. Кроме имен «Сантана, Алекс и Конан», никаких других имен я не помнил, пока он не начал перечислять их в алфавитном порядке — и тогда каждое из них показалось мне таким же знакомым. В конце концов, про себя я выбрал имя Адриан. Мне казалось, что это его удовлетворит. Только Сантана в этимологии этого имени начал доискиваться скрытых мотивов моего выбора. Что ни говори, но мой спутник был интеллигентным и хитрым. До такой степени, что иногда казался полным кретином.

6. НА ГРАНИЦЕ

К холму шестиугольника на побережье Атлантики мы добрались с началом зимы.

Вершины каменных башен я заметил еще с излучины реки. Каноэ мы бросили на ее берегу — к Башням вскарабкались с пустыми руками, если не считать ножей за поясом.

— Не привязывайся к предметам, — начал поучать меня как-то раз Сантана. — Все равно, с каждым переходом ты их теряешь. Даже твое тело немного изменяется, чтобы подстроиться к новым реалиям. Такие метаморфозы бывают полезными, но чаще всего отрицательно влияют на психику путешественника, особенно это относится к женщинам.

И здесь тоже, хотя башни занимали вершину холма (что показалось мне непрактичным с инженерной точки зрения решением, только, видимо, строители смотрели на это совершенно иначе), почва была подмокшей. Завязнув чуть ли не по щиколотки, Сантана подошел к одной из башен поменьше, остановился у внешних ворот и начал с чем-то манипулировать. Через мгновение где-то в глубине раздался шум. Сантана спускал воду, которой заполнены башни пограничных миров доминиона врагов Самурая — так они предохраняются перед неожиданным вторжением: через Врата нельзя пройти, если их что-нибудь блокирует. В данном случае, башня скрывала Врата, ведущие к самому центру вертикали, но принцип оставался принципом. Имелось три свободных, тщательно контролируемых перехода из пограничных миров, через которые могли возвращаться умершие — хотя, как судил Сантана, их тоже планировали закрыть.

115