Собор (сборник) - Страница 99

Она не знает и не понимает того, что в этом месте время течет с иной скоростью, что здесь вообще нет детей, что одиннадцатилетние женщины, не издав ни единого стона, рожают здесь душными, беззвездными ночами неестественно мелких и костлявых существ, выталкивая из узких своих тазов их синие тельца в извечную грязь населенных людьми свалок ― и все это в тиши и молчании всеобщей ненависти; что двадцать лет здесь ― это старость, и что здесь попросту нет места для калек.

Правдоподобная Фелисия Алонсо прочитывает это по-своему: ад, преисподняя. Она не видит, как ее уже обходят со всех сторон, прячась за низенькими застройками. Когда же наконец ей преграждают дорогу, и до нее доходит, что ее окружили, не оставив никакого пути для бегства, и их столько… она все еще горячечно размышляет: чего эти дети хотят…? Без слов, без образов ― они чужие, чужие.

Через мгновение такая вероятная Фелисия Алонсо будет избита до бессознательности, с нее сдерут все, что на ней имеется, после чего орда таких Пуньо грубо, по-садистски и неоднократно ее изнасилует. Может быть тогда ― по закону отождествления жертвы с мучителем и через истинное унижение сброшенная на тот же уровень страха и бешенства ― может тогда она хоть что-то поймет в их жизни, хотя и в этом не до конца следует быть уверенным.

Ведь что становится причиной того, что перепуганный, чуть ли не аутистический мальчишка Пуньо затем превращается больного гневом преступника? В каком танце прыгают мысли у него в голове? Какого они цвета? Под какую песню они пляшут? Никто не научил Девку искусству трансляции чужих чувств, а она, все эти доктора, все эти профессора ― именно этому пытались как раз обучить тебя.

СЕЙЧАС

Это здесь. Караван притормаживает. Имеется боковая дорога: темная, неосвещенная и никак не обозначенная — это здесь, именно сюда сворачивают все автомобили каравана. Охранник прячет книжку. Он обменивается все более длинными предложениями со своими невидимыми коллегами. Сама Фелисия Алонсо тоже разговаривает: по телефону, с людьми, известными ей лишь по имени и фамилии, из тех досье, которые читала еще в Школе.

― Пуньо. Именно так, Пуньо. Опоздание не по нашей вине. Они готовы? Что это означает? Нет, нет; он для Бездны Черных Туманов. Была договоренность. Что это, черт подери, значит? Он у меня тут в состоянии подсна. В таком случае позвоните генералу. И знайте, что обязательно напишу!

Дорога сворачивает, опадает и вздымается словно стон джазовой трубы в задымленном клубе. Карета скорой помощи едет значительно медленнее, довольно сильно трясясь. Тело Пуньо колышется на носилках; Фелисита Алонсо машинальными движениями поправляет расположение опутывающей его сети щупалец припотолочной аппаратуры, Дождь уже совсем перестал лить, гроза прошла, близится рассвет; но пока что длится ночь, безлунная ночь, и здесь посреди дикой пустоши, под стволами стародавних деревьев, царит чуть ли не абсолютная темнота.

Свет фар с трудом протискивается в плотную материю мрака. Коротковолновые рации водителей трещат в неустанном диалоге: только один из них когда-то уже ехал по этой дороге. Они еще сильнее притормаживают, потому что приближаются к первому контрольному пункту. Но солдаты пропускают их без каких-либо особых формальностей. Но потом дорога становится все хуже, ускороить нельзя, трудно даже удержать ту же самую скорость. Охранник, бросив в воздух парочку, на первый взгляд, ничего не значащих замечаний, впервые обращается к Фелиции Алонсо:

― Какие-то неприятности?

― Нет, — обрезает та.

Второй контрольный пункт. Высокая ограда, вырастающая металлическим скелетом из лесной чащи. Сержант с прибором ночного зрения на голове заглядывает в карету, и тут же заполнявший машину клинически чистый воздух выпирается холодной, сырой, ароматной смесью растительных газов жизни и смерти. Пуньо не чувствует и этого.

Через четверть часа, когда машины съезжают под землю, в темную пасть скрежещущих раздвигающихся, тяжеленных ворот, он дрейфует, все глубже и глубже — в память. Ему снятся сны о снах. Его извлекают изнутри машины, кладут на другие носилки; и вот он уже едет по ярко освещенному коридору, а за ним трусцой спешит озабоченная Фелисита алонсо, одновременно подписывая десятки различнейших формуляров, бланков и заявлений, отдавая приказы небольшой толпе врачей и охранников, и тут же заядло ссорясь по телефону с незнакомым ей типом в чине майора. Низкий и хриплый женский голос провозглашает через интерком вызовы, предупреждения, административные объявления.

Пуньо здесь нет, он находится в своих последних снах. У него были сны, каких ни у кого не было. У него были Сны.

КОГДА ТЫ ЕЩЕ ВИДЕЛ СНЫ

А потом ты Их увидел.

Они танцевали. Это значит: ты видел танец. Но откуда ты мог знать, чем являются эти движения, раз не знал, чем/кем Они являются? Что самое паршивое, ты Их не слышал, а поскольку этот Сон пришел уже после первой операции, в его беззвучном мире ты ощущал себя чуть ли не калекой. Как описать нечто, что ускользает от сравнений?

Должно быть, тебе снился сон, только сны позволяют подобную бессловесную свободу мыслей; тебе совсем не нужно знать названий вещей, чтобы они тебе снились. Так что и это слово ― "танец" ― должно было родиться уже после пробуждения. В Сне его не было. В Сне были Они и перемена. Один раз, два, три ― вокруг тебя, не спеша, но все же иначе. И опять же, только лишь после пробуждения ты начал размышлять над возможными значениями этих движений и перемещений, потому что там, в мрачной летаргии, ты был способен лишь к спокойному наблюдению, и уж наверняка не к тому, чтобы задавать вопросы или давать какие-то названия.